«Эта гнида очкастая чеку выдернула», – невозмутимо доложил внутренний голос. – «Серьёзная ситуация, мать его…. Ага, Главный коммунист трусливо прижался спиной к стене рубки. До него – считанные сантиметры. Что будем делать, братец? Можно попробовать, просунув руку в узкое окошко, обхватить кулак придурка ладонью. Удержишь ли? Извини, но железобетонная гарантия отсутствует. Вырвет, сволочь скользкая, руку, граната упадёт на палубу и тарабахнет…. Одной ладонью обхватить кулак фигуранта, а второй – его же пухлую и короткую шею? Вариант, конечно, козырный. Но, к сожалению, ничего не получится. Гадёныш, словно бы почувствовав опасность, сделал полшага в сторону. Теперь его шея находится вне зоны досягаемости…. Принимай, разгильдяй лысый, какое-нибудь конкретное решение! Нет времени на долгие раздумья…».
– Всем катерам и лодкам отплыть в сторону! Вверх по фарватеру! – продолжал надрываться Милованов. – Прожектора не гасить! Я должен вас видеть! Выполнять! Быстрее! Взорвусь!
– Снайперам не стрелять! – подключилась Северина. – Брать преступника живьём!
– Хрена вас всем, собаки легавые! Коммунисты не сдаются! Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов…
Тяжело вздохнув, Гришка протянул руку в узкое оконце, ловко – одним неуловимым движением – выхватил из потной ладони Милованова гранату, швырнул её в люк, снабжённый лестницей, по которой поднимался совсем недавно, и без промедления упал на пол – за металлический обшарпанный стеллаж, бывший когда-то полноценным пультом управления судном.
Взрыв!
Перед закрытыми глазами, старательно изображая из себя всполохи полярного сиянья, безостановочно бежали-прыгали цветные полосы – нежно-сиреневые, светло-жёлтые, ярко-алые и тёмно-синие. В ушах надоедливо и неумолчно звенело, звенело, звенело…
«Финал спектакля? Трудолюбивые рабочие сцены опускают бархатный занавес? Будем надеяться, что – всего лишь – маленький антракт. То бишь, очередная контузия, не более того. Не смертельно, – неуверенно хихикнул дурашливый внутренний голос. – «По крайней мере, все характерные симптомы-признаки на лицо. Как и тогда, в одной южной и ужасно-беспокойной стране…. Ага, из носа потекла тоненькая тёплая струйка. Лизни-ка, братец! Солоно. Ну, так и есть, контузия, мать его…. Везёт тебе, дружок боевой, на эти стрёмные дела. Смотри, так можно – ненароком – и с катушек слететь. В том плане, что превратиться в законченного слюнявого психа. Раз – контузия, два – контузия, три – сумасшедший дом…».
Слегка подташнивало. Руки и ноги налились свинцом. Глаза никак не желали открываться. Хотелось неподвижно лежать, постепенно погружаясь в блаженное забытьё.
«Надо взбодриться, братец. Не стоит, честное слово, сейчас засыпать. Можно, ведь, и не проснуться», – забеспокоился внутренний голос и – в качестве будильника – принялся декламировать давнее стихотворенье, сочинённое тогда, после первой контузии, в армейском госпитале, расположенном на окраине крохотной никарагуанской деревушки:
«Взрыв!!! Дальше – должна быть – пустота?
Или – тишина? Или цветные круги – перед глазами?
Запамятовал….
Наврали всё книги. По-прежнему – стрельба
Пошлая. И боль в руке, но ерундовая, не сильная такая.
В смысле, может, и сильная, но – нестрашная – терпимая.
Калашников в нужном направлении – поднимается легко, не подгаживая,
Звонко кашляя. А, значит, не страшно. Смерть ещё далёкая, мнимая…
Страшно, конечно, чуть-чуть. Но – куражимся!
Взрыв!!! Да, сколько можно уже!!!
Сотый – не менее, мать его!!!
Ухо правое – заложило намертво,
Из носа струйка потекла. Тёпло…
Где – эта огневая поддержка? Где – вертолёт долбанный?!
Что я должен говорить подчинённым? Напомните!
Напомните, суки рваные, про ордена!
А, лучше, про квартиры, завтра предоставленные – сразу и навсегда…
Напомните громко – по рации!
Чтобы все слышали! И, главное, поверили чтоб…
Поверившим легче, как собаке Павлова,
Зубами сжимать – оголённые концы проводов.
Где-то женщины заплакали навзрыд…
Взрыв!!!».
Лица осторожно коснулась мокрая мягкая ткань, и женский заботливый голос посоветовал:
– Глотни-ка, герой отважный. Оно и полегчает.
К сухим губам прикоснулось холодное бутылочное горлышко.
– К-ха! К-ха! – закашлялся Гришка. – Виски, что ли? Фу, не хочу. Пивка бы сейчас. Желательно – «Охоты крепкой»…
– Надо же, какие мы капризные, – по-доброму усмехнулась женщина. – Хочу, понимаешь, не хочу…. Подожди немного, милок. Скоро Ольга прибудет. Вот, пусть она, дурочка мечтательная, и бегает перед тобой, красавчиком, на цырлах.
– Сева, это ты?
– Я. Северина Никонова-Логинова. Майор ФСБ.
– Ничего себе, пирожки с котятами, – от удивления Гришкины глаза приоткрылись сами собой. – Не ожидал. Элегантно, надо признать…. А, что с господином Миловановым?
– Вырубила. Отдыхает. Типа – готовится принять утренние солнечные ванны. Хорошо ещё, что граната оказалась противопехотной, причём, «наступательного» предназначения…. Сейчас наши подгребут – упакуют мерзавца, снимут первый допрос. Подожди, дай-ка я тебе пену с губ оботру. Всё пузырится и пузырится…. Может, боец, тебе стоит немного помолчать? Пусть доктор осмотрит, то, сё.
– Успею ещё намолчаться…. Значит, приведя в относительный порядок, вы меня арестуете?
– Зачем это?
– Ну, как же. Сотрудник Дозора. Более того, опытный матёрый боевик, обвиняемый чёрт знает в чём…
– Ты, действительно, не в курсе? Или же дурочку ломаешь? – недоверчиво прищурилась Северина. – Да, судя по всему, лошара…. Будь моя воля, я все ваши Дозоры давно бы уже прижучила – как организации насквозь незаконные и не внушающие доверия. Но, к сожалению, нельзя.